Я только кивнула… Ты продолжал: «Мы впали в панику, это всё». Я снова кивнула. Я так устала и так расстроилась, я была совершенно разбита. Все, что я любила, во что верила, было растоптано. После случившегося там, наверху, у меня не осталось собственной воли, только твоя.

Оказалось, что это всего-навсего технический осмотр: нам не пришлось даже выходить из машины, и это было к лучшему — я наверняка не смогла бы удержаться на ногах. Раннее утро, понедельник, однако и речи не было о пробе на повышенное содержание алкоголя. Тем не менее нам выдали предписание в течение десяти дней починить передние фары. Полицейские были симпатичные ребята, но, хотя уже наступили белые ночи, они сопроводили предписание запретом ездить ночью, пока мы не починим фары.

Нам запретили ездить ночью, Стейн…

Мы успели приехать в Хеллу вовремя, до отхода парома. Хелла, как и Ревснес, не населенный пункт, а паромная пристань, там нет даже киоска. А мне страстно захотелось шоколада, я буквально страдала. Все, о чем мы говорили полчаса до прихода парома из Вангснеса [82] , касалось только лыж. Машину необходимо припарковать; в этом мы были согласны, а как же лыжи?

Все это ты, конечно, помнишь не хуже меня. Но когда-то эта история должна прозвучать от начала до конца. Теперь мы можем поговорить как разумные люди, поразмыслить, что и как…

Может быть, повернуть назад? Но там, на сером камне мыса, мы согласились с тем, что обязательно должны попасть на Юстедальский ледник… Мы обещали это друг другу и, несмотря на все случившееся, должны отыскать место для ночлега, мы нуждались в том, чтобы вместе забраться под перину [83] . А потом — через день, два или три — нас схватят. Мы были уверены, что это вопрос времени, в лучшем случае — нескольких дней. Но в те утренние полчаса в Хелле мы поняли, что лыжный поход на ледник после всего того, что произошло, не состоится. Нам необходимо было читать газеты и слушать радио. Мы были начеку, мы были вынуждены… И знали об этой старинной деревянной гостинице; можно пожить там. Так что лыжи пусть остаются в Хелле. Но нет, в описании примет фигурировал красный «фольксваген» с двумя парами лыж на крыше! Это было бы чересчур рискованно. А как нам представиться в гостинице? Самое правдоподобное, что мы заехали туда после путешествия по леднику.

Чем бы наша поездка ни кончилась — полицейским или судебным расследованием, мы оба пережили серьезное потрясение… Несмотря на мои приступы страха и на твою склонность выпить стаканчик-другой, до этого момента мы жили почти без всяких трений и ссор. Пока не сбили возле озера Эльдреваттнет женщину в бруснично-алой шали; теперь мы впервые переживали кризис, да — кризис. Но мы не в силах еще были отказаться друг от друга. Быть может, завтра или послезавтра, но пока еще нет…

Нам необходимы были эти последние часы и дни вместе, прежде чем все, возможно, кончится.

Ими стало наше плавание на судне по узкому рукаву фьорда. Мы плыли прямо на север, навстречу могучим ледникам. Природа производила колоссальное впечатление, с нами случилось что-то невероятное, какое-то освобождение, избавление… как будто внезапно прорвалась плотина. Мы снова без конца болтали и смеялись! Помнишь? Вошли в роль свободных и беззаботных людей. Мы оказались непревзойденными актерами. Никаких интимных отношений, кажется, нам это помогало, гораздо важнее было то, что мы оставались вместе — вольные и свободные птицы… и вдобавок у нас еще было двенадцать или двадцать четыре, а то и все сорок восемь часов. Мы стали вдруг Бонни и Клайдом [84] . Мы оказались вне закона. Мы вошли в эту роль, и понадобилось более тридцати лет для того, чтобы в этом добровольно признаться. Мы играли эту роль как циники.

В гостинице мы сказали, что остановимся на несколько дней. «Не знаем точно на сколько, но собираемся подняться на ледник», — сказали мы, потому что лыжи все видели, и мы соврали про свой маршрут и скитания по ледникам. Ты упомянул про ледник Свартисен [85] .

Нам необходимо было хотя бы несколько дней побыть вместе — тебе и мне, мы думали, что это, вероятно, наше последнее путешествие. Не сказали ли мы что-либо и о том, что мы, дескать, молодожены? Прошло всего четыре года нашего «конкубината» [86] , наши внебрачные отношения вполне могли быть заявлены полиции как непристойные.

Во всяком случае мы попросили лучший номер, мы собираемся отпраздновать нечто особенное, сказали мы, сочинив какую-то историю о том, что сдали экзамены; это отчасти соответствовало действительности: я как раз справилась со «средним курсом» [87] по истории религии, а ты добился нужного балла [88] по физике.

Получить лучший номер оказалось не трудно; сезон еще не начался. Нам досталась комната в башне… Стейн, я не знаю, стоит ли добавлять это в мой рассказ, но когда мы с Нильсом Питером приехали в тот вечер, нас случайно поселили в этот же номер. Так что я побывала там снова, на этот раз с ним. Впрочем, я не уверена в том, что мы попали в ту комнату случайно. Нынче я вовсе не в «мистическом» настроении, Нильс Петер сам заказал этот номер, а я просто замужем за щедрым и предусмотрительным человеком. Он тяжело воспринял то, что ты занял у меня почти все время, пока мы ходили по книжным лоткам; еще бы, мы так радовались, охотясь за книгами, которые не успели прочесть в дни нашей юности! Кажется, я уже писала тебе о том, что он ожил только по дороге домой.

…Регистрируясь в тот день в гостинице, мы обратились к служащему с просьбой. В сущности, просьба была несколько дерзкая, но выбора у нас не было. Мы спросили, есть ли в номере радио, а получив отрицательный ответ, попросили одолжить транзисторный приемник. Пожалуй, это было рискованно, но у нас не было никакой информации. Я сказала, что ты изучаешь юриспруденцию и хотел бы быть в курсе последних новостей. «Все, что связано с Германией и Андреасом Баадером», — сказала я. Всего лишь несколько дней тому назад Ульрика Майнхоф была найдена в тюрьме «Штамхайм» мертвой [89] . Не знаю, почему я это сказала, возможно, потому что уловила в нашей истории какое-то подобие с делом Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.

Номер и радиоприемник мы, стало быть, получили. В номере был полукруглый балкон с великолепным видом на ледник, фьорд и старую пристань. Заняв в полдень комнату, мы улеглись в кровать вместе с приемником. Мы были уверены, что услышим о себе. Перед тем как уснуть, мы выслушали выпуск новостей, это были местные и зарубежные новости. Нижняя палата норвежского парламента предлагала снизить возраст призывников с двадцати лет до девятнадцати. Умер немецкий философ Мартин Хайдеггер [90] . О случившемся в горах — ни слова.

Это отсутствие информации уже начало нас мучить. Мы вспоминали литературные чтения с шампанским в нашей двуспальной кровати, в компании с Родионом Раскольниковым. Точно так же, как он, мы чувствовали определенную потребность в разоблачении или хотя бы в осторожном предупреждении или допросе. Но силы нас оставили: мы заснули, даже не выключив приемник.

Я проснулась, услышав, что ты плачешь. Я положила руку тебе на грудь, поцеловала в затылок и попыталась укачать…

Вскоре мы снова сидели в кровати и слушали радио. Мы напряженно прислушивались. Снова передавали новости. Опять ничего. Было семь часов вечера, после происшествия в горах Хемседаля прошло полсуток… «Зверское дорожное убийство, преступники хладнокровно сбежали с места преступления, не вызвав машину „скорой помощи“, не сообщив в полицию. Задействованы крупные полицейские силы…» Нет, ничего такого не передавали. Сидя сейчас в номере гостиницы, близ рукава Согне-фьорда, мы знали, что сбежали от женщины в бруснично-алой шали. Бросили ее после того, как, одурманенные наслаждением, сбили ее на землю, — и продолжили свой путь. Да, ее шаль. Мы нашли ее шаль. Еще после нас был водитель белого фургона. Неужели он не оповестил полицию? Но почему? Почему это дело замяли? Наверное, есть какие-то причины. Какое тут может быть объяснение? Почему власти не хотят сообщить то, что им известно? Что делала таинственная женщина в серой одежде и брусничной шали в горах среди ночи? Почему она там находилась? Что, если это связано с какими-то военными или шпионскими делами? Или с безопасностью государства?