Во всяком случае, никакая птица не влетит в дом, если все окна закрыты.

Когда впервые узнаешь о существовании духа, двойника, телепатии, ясновидения, вещих снов, тебя осеняет, что наши души принадлежат не только телам, в которых они обитают, но и совершенно другому миру, не материальному. Путь от этой мысли к вере в бессмертие души оказался для меня чрезвычайно кратким.

Что происходит сейчас в Осло? Ты спишь?

>>>

Нет, я читал. Скоро два часа ночи. Ты все еще за компьютером?

>>>

Да.

>>>

Трудно поверить. Ты и вправду нашла избавление… да, спасение для своей чуткой души. Готов тебе позавидовать. Трепещу перед твоей новой верой.

>>>

Но я не сдалась, не утратила надежду взять тебя с собой. Я дам тебе нечто, Стейн. Обещаю! Когда-нибудь я сумею тебя переубедить.

>>>

А я не стану мешать тебе в этой попытке. Возможно, я и сам не верю в этот свой пантеизм… Но теперь, пожалуй, давай спать…

>>>

Давай. Подумать только, что ты заговорил об этом первым.

>>>

Спокойной ночи!

>>>

Спокойной ночи!

Только одно. Весь завтрашний день я посвящу рассказу о том, что случилось в тот раз — более тридцати лет назад. Посплю несколько часов, а потом с утра сяду писать тебе. Постараюсь послать несколько писем в течение дня. Если ты вспоминаешь историю Вселенной, то я попробую вспомнить то, что мы тогда пережили — больше тридцати лет тому назад. Ты согласен, ОК? Созрели мы наконец для того, чтобы поговорить о том, что случилось?

>>>

Используем этот шанс. Когда-то мы обещали друг другу не бередить эту рану. Но кажется, вправе освободить друг друга от обета молчания.

Знаешь, чем я весь вечер занимался?

>>>

Кальвадос! Я чувствую его запах. Печеное яблоко…

>>>

Потрясающе! У тебя и в самом деле способности… Ладно, спокойной ночи. Услышу тебя завтра.

>>>

Спокойной ночи.

> VII

>>>

Однажды, в конце мая 1976 года, я стояла у окна спальни в Крингшё. Окно открыто, и я впускаю в дом сладостный аромат весны. Не знаю, впускаю ли я запах пробуждающейся природы или кисло-сладкий запах гниения, но это было бы невозможно, учитывая свежие ростки на деревьях, аромат которых я вдыхаю. Поэтому я прихожу к выводу, что так пахнет сырая земля, из которой рождаются новые, свежие ростки… Я вижу в кустарнике озорную сороку и кошку, которая за ней охотится. Сорока заставляет меня вспомнить ласточку, которую мне пришлось хоронить в Солунне, и я заново испытываю то чувство: я — природа, я — дитя природы, которое испытывала в детстве, оно приходит снова. И вдруг у меня начинается очередной приступ ясновидения. Сначала на глазах выступают слезы, через мгновение — ужасная головная боль. Потом я плачу и думаю, как бы избавиться от этого кошмарного хрюканья в голове. Ты понял, что происходит, потому как я слышу: ты входишь в комнату, проходишь мимо картины «Замок в Пиренеях», но прежде успеваешь дотронуться до меня, я быстро поворачиваюсь и смотрю на тебя. «Еще один день — и мы больше не будем вместе!» — задыхаясь, произношу я… или вою… Потом опять плачу, но позволяю тебе утешать меня. Ты лихорадочно думаешь и, вероятно, приходишь к выводу, что на сей раз речь идет не о жалком предложении совершить прогулку вокруг Согнсванна. Я помню буквально все, что ты сказал. Это произошло через минуту после того, как ты меня обнял. При этом ты, как обычно, закручивал мои волосы пальцами левой руки. Правую положил мне на поясницу. Существует множество способов обнимать женщину, у тебя был свой.

«А теперь вытри слезы! — сказал ты. — Пойдем на лыжах по Юстедальскому леднику!»

Через полчаса мы сидели в машине с лыжами на крыше и с двумя рюкзаками в багажнике. Последнее по времени приключение, которое мы себе устроили, была эта авантюра — пожить жизнью пещерного человека на плато Хардангервидда. Солнце вновь стояло высоко в небе, наступил новый сезон для наших путешествий. Как я их любила!

Да, у меня бывали перепады настроения. Еще до того как мы добрались до Соллихёгде, у меня началась эйфория. У тебя тоже. Как мы были счастливы, Стейн! Я сказала, что во всем мире никто не знал друг друга лучше, чем мы с тобой. Мы жили вместе с девятнадцати лет, пять лет почти постоянно, и болтали уже о том, что понемногу стареем. Эта мысль способна задеть нас сегодня, но тогда мы были молоды и видели впереди целую жизнь… Больше тридцати лет минуло с тех пор.

Мы ехали в красном «фольксвагене» и, спускаясь к Сунволлу, принялись шутить. Что мы, мол, не только мужчина и женщина, а еще и две ласточки, которые кружат над кронами елей, смотрят с высоты птичьего полета на красный автомобиль и весело щебечут. Помнишь? Нам хотелось увидеть самих себя, увидеть, как мы, в канун июня, несемся по здешним краям с лыжами на крыше автомобиля. Мы знали, что это наше самое «люсидное» [79] пребывание вдвоем в нашем красном «фольксвагене». Двумя годами летней работы заплатили мы за эту машину!

Проезжая вдоль Крёдерена и Халлингдаля, мы болтали обо всем на свете. А когда миновали Бромму, случилось так, что минуту или две просидели молча. Но мы ведь видели одно и то же, и особой нужды говорить обо всем, что видели оба, не было. Один раз мы просидели минут пять, не произнося ни слова, и тогда ты разразился хохотом, а я засмеялась вслед за тобой. После чего снова принялись молоть языком.

Мы всё ехали и ехали, но Хемседаль и Вестланн все еще лежали впереди перед нами. На самом верху Хемседаля, справа от шоссе, стоял огромный трейлер с заграничными надписями. На следующей неделе мы много раз его вспоминали. Через несколько километров мы обратили внимание на какую-то женщину, которая шла вдоль дороги, ведущей в горы, и ей, стало быть, было по пути с нами. «Смотри!» — сказал ты. И еще: — «Видишь?» Был уже поздний вечер, и мы сочли достойным замечания то, что одинокая женщина прогуливается пешком так поздно. Единственной причиной, почему мы не остановились и не предложили ее подвезти, было то, что она шла не по шоссе, а по тропинке — в нескольких метрах от шоссе. Она очень бодро и решительно направлялась в горы. На ней было серого цвета платье, а на плечи накинута бруснично-алая шаль — живописное зрелище! Образ женщины в алой шали в голубоватой летней ночи по-прежнему, словно кинокадр, стоит в моих глазах. Быстрой, энергичной походкой она шла по тропинке к высоким горам… нет, Стейн, ей нужно было перейти через хребет! Она шла в Вестланн. Ты сбавил скорость; проезжая мимо нее, мы оба посмотрели в ее сторону. Позднее мы были едины во мнении о том, как выглядела эта женщина. «Пожилая женщина, — говорили мы, — женщина средних лет с брусничной шалью на плечах». Или так: «Дама лет пятидесяти!»

Ты еще не проснулся, Стейн? Или уже встал? Я сижу в желтой комнате и пишу тебе весь день, будь со мной рядом. В давние времена мы пообещали друг другу никогда не вспоминать случившееся тогда в горах. Но теперь освободили друг друга от этого обещания.

>>>

Я здесь! Ни свет ни заря, а я уже сижу на кухне с чашкой крепкого двойного эспрессо. Я сразу читаю на домашнем компьютере то, что ты пишешь. Возьму с собой ноутбук в контору. Кажется, я впервые ухожу из дома так рано, только-только начинает светать. Берит спит, я оставлю ей записку, что рано проснулся и не смог снова заснуть. «Много дел», — пишу я.